Байки из сторожки
Непридуманные истории
Ахиллес и черепаха
— Как попала в бригаду эта... этот, прости, господи, божий одуванчик... Митрофановна эта, старуха!? — раздраженно вопрошал майор Михалыч.
Петрович, сидевший на пенечке в тени сторожки и листавший иностранный журнал "Максим" — для отвлечения от дурных мыслей, как он пояснил, — немедленно откликнулся на это сотрясение воздуха.
— Странные вопросы ты задаешь сегодня с утра, Михалыч. Ну, положим, я скажу, что я ее в бригаду принял, — ты ж мне не поверишь. —
От такого тонкого намека Михалыч весь покривился, но тон сбавил.
— Черт знает что творится, — процедил он.
Наш железный майор редко употреблял подобные вольнолюбивые метафоры в присутствии внештатных сотрудников, поэтому Петрович, не ожидая продолжения — его могло и не последовать — по старинному русскому обычаю еще и подначил раздраженного человека. Не по злобе душевной, как представлялось мне порой в молодости, а из практических соображений: раздраженный, да еще и подначенный человек может выдать такую информацию, какую в иное время попридержал бы.
— А чем она тебе не глянулась? На дежурство ходит исправно, водку не хлещет, проверяющих к супружеской измене не понуждает... —
Тут майор сказал совсем удивительное: — Лучше бы она водку хлестала, зараза старая! — и выдал–таки Петровичу кое-какую информацию.
Разумеется, майор прекрасно знал, что в бригаду внештатных сторожей отдела вневедомственной охраны Митрофановну взяла бригадирша Трёхова, которая сама сидела у Михалыча занозой в самом неудобном месте. Бригадирша имела многослойную, непротекающую крышу и была майору не по зубам. Между тем именно она, по его мнению, и была главным источником бардака в бригаде. По дурости и жадности она не раз уже светилась в каких–то мутных делишках, но пока что без труда выворачивалась. Так что прием в бригаду ветхой Митрофановны никто всерьез не воспринял: ну, подежурит старая до первого приступа ревматизма — или что там у нее — и свалит себе потихоньку обратно на пенсию.
Большинство сходилось на том, что бригадирша взяла старушку, чтобы скрыть свои махинации с нашими отгулами, — нашим единственным серьезным капиталом: в год у сторожа набегало, если считать по-честному, до трех недель оплачиваемых отгулов сверх отпуска. То есть Митрофановна была, как говорили раньше, подснежником, или, как говорят теперь — симулякром.
Никто не думал, что эта маленькая, с явным трудом, по–утиному передвигавшаяся старушка продержится в сторожах хотя бы месяц. Высказывались даже сердечные опасения, что на нашем обширном — сто на семьдесят метров — объекте она когда–нибудь не вернется из обхода, и неотложку вызвать никто уже не успеет.
Однако, как говорится, фиг мы все угадали.
Во–первых, ни в какие обходы она не ходила и не собиралась, и вообще дальше первого склада, за которым имелись удобные кустики для всяких нужд, не бывала никогда в жизни. Во–вторых, очень скоро вокруг нее разгорелся скандал.
Начальник отдела, подполковник Щеглов, как раз готовился стать полковником, и не скупясь делился своим душевным подъемом с подчиненными. В результате отдел захлестнула волна проверок, и что самое неприятное — внеплановых и нерегулярных. Наконец, дошла очередь и до нашего богом забытого объекта.
Подполковник на своем новеньком, но неброском "пежо" молодецки вписался в ворота базы, несколько удивленный, что они распахнуты настежь. "Неужели Михалыч все–таки дал утечку и о моем приезде уже знают? " — подумал он. Однако сторож в пределах видимости не наблюдался. Зато очень хорошо были видны три легковых автомобиля иностранного производства, находящихся на территории базы. Щеглов связался с Михалычем и вызвал его для прояснения обстановки, а сам тем временем решил бегло осмотреть объект.
Осмотр ничего не дал, объект был безлюден. Только в сторожке на диване мирно дремала какая–то древняя старушка, будить которую подполковник пожалел. Он подумал, что это, вероятно, престарелая родственница сторожа, которую тот оставил вместо себя, чтобы ненадолго отлучиться.
Прилетел Михалыч и прояснил обстановку. Старушка на диване и есть сторож; что это за три иномарки на хоздворе — он не знает, но сейчас (раздувая ноздри) узнает.
Старушку разбудили, и она простодушно поведала обалдевшим офицерам, что машины эти попросили ее посторожить какие–то ребяты, но она их, наверно, в другой раз не пустит, потому как всего по десятке за ночь дают, а машины вон какие, сразу видно, что не бедные.
В ходе дальнейшего расследования с привлечением завхоза и кладовщицы обнаружилась пропажа пятнадцатиметрового швеллера, этой, по словам Митрофановны, ржавой железяки, которая валялась в кустах и сто лет никому не надобилась. Поднялся шум. Побелевшая кладовщица кричала: — Что ты еще сперла, признавайся, старая, не то в милицию сдам!! — полностью игнорируя тот факт, что милиция — вот она, в двух шагах, да и сама Митрофановна вроде как бы ее сотрудница, хоть и внештатная. Петрович, как раз подошедший принимать дежурство, внес свою лепту: — Да чего там, — пытать ее, и все дела! —
При этих словах Митрофановна вздрогнула, а все остальные, наоборот, несколько поостыли.
— Вот что, майор, — сказал утомленно Щеглов. — Ты мне обеспечь тут порядок, будь добр. И чтобы вот этого — он очертил в воздухе неопределенную фигуру, в центре которой находилась старушка — чтобы вот этого больше тут не было. —
Михалыч, похожий на быка, который пытается договориться с пикадором по–хорошему, начал было: — Я ж докладывал, Виктор Палыч, Трёхова... -
— Поррядок тут мне обеспечь, говорю!! — рявкнул подполковник, окончательно закрывая тему.
Казалось бы, этот эпизод можно сдать в архив: Щеглов благополучно произведен в полковники, Михалыч навел порядок на базе, то есть убрал с глаз долой старушку... Но прав оказался Петрович, говоривший мне: — Погоди, это еще не конец. —
Скоро стало известно, что Митрофановна никуда из нашей бригады не делась, а по–тихому переведена на другой объект, не в пример более шумный и хлопотный: в гараж жилуправления. И в первый же выходной, на суточном дежурстве, она выпустила за ворота автокран и заправщик, — без путевок, без разрешения и вообще без каких бы то ни было документов. Попросту говоря, ребята отправились на шабашку, пообещав бабке вечером по полтиннику с носа. И очень может быть, что все обошлось бы, но кран попал в аварию, и сразу же выяснилось, что за рулем был, строго говоря, вообще посторонний для гаража человек, даром что племянник главного механика.
По этому–то поводу и сотрясал тихий утренний воздух несчастный майор. Правда, самую интересную информацию, уже потихоньку просочившуюся в бригаду (о якобы состоявшемся накануне разговоре Михалыча с Треховой в присутствии Митрофановны, который Петрович уже окрестил тройственным пактом и заклеймил как умиротворение агрессора), Михалыч все же не выдал.
Сердобольный Петрович, несмотря на обманутые ожидания, сказал с нескрываемым состраданием:
— Да не майся ты, Михалыч, береги печень. Помяни мое слово: Митрофановна твоя навеки. Ты уже и полковником будешь, и внучата у тебя пойдут, а она так и будет дежурить, — то в гараже, то на базе... Так чего попусту себе душу травить!? —
Молча выслушав это то ли утешение, то ли пророчество, Михалыч плюнул и уехал не прощаясь.
— Ну, ты прямо как Зенон Элейский, — рассмеялся я и изложил, как умел, любознательному Петровичу содержание знаменитой апории: — Пока Ахиллес пробежит расстояние до черепахи, она проползет еще немножко, он пробежит это немножко, а она проползет еще чуть–чуть, — и так до бесконечности. Таким образом, Ахиллес никогда не догонит черепаху. —
— Да, это интересно, — задумчиво отозвался Петрович. — Но еще интереснее — что он с ней сделал бы, если б догнал... —
