микроЭссе
Моя микроЛениниана
Классовая собака
Где-то в конце шестидесятых годов (никак не могу приучить себя добавлять "прошлого века"), будучи приблизительно шести- или семиклассником, я вдруг осознал, что очень мало знаю о Владимире Ильиче Ленине, и хуже того — как-то и не интересуюсь им.
Увы, чтобы понять всю соль предыдущей фразы, сегодня надо быть основательно пожилым человеком. Придется сделать микроОтступление.
В то время уже были легендарно далеки послереволюционные двадцатые, когда по деревням бродили глухие слухи, что Ленин и есть сам черт, что на фотографиях рога ему убирают искусные ретушеры, а на картинах рисуют его в кепке; и совсем уж невообразимо далеки были будущие восьмидесятые и девяностые, когда Курехин как дважды два доказал, что Ленин был грибом, а всякие, понимаешь, либералы утверждали, что культ Ленина при социализме напоминал историю с древнеегипетскими фараонами. Я же полагаю, в прямом единоборстве он всех фараонов победил бы, — некоторых, может быть, и не вчистую, а по очкам, но все равно с большим отрывом.
Ленин был везде и повсюду, в научных трудах и газетах, на радио и единственном, а потом и втором телеканале, на всех главных и многих привокзальных площадях всех без исключения населенных пунктов, — впрочем, он и сейчас там... Один скульптор говорил мне, что задолго до "Града обреченного" Стругацких ему не раз снился кошмар: все эти мраморные, гранитные, бронзовые, бетонные Лукичи (как ласково называли ленинских истуканов художники, кормившиеся их производством) выламываются из своих пьедесталов и идут великим походом в Москву, к мавзолею. Этот скульптор во сне даже не задавался вопросом, зачем они туда идут: само зрелище было настолько жуткое, что было не до вопросов.
О туалетной бумаге в СССР тогда речи не было (какая там туалетная бумага, если во многие даже крупные села электричество-то провели только в середине шестидесятых), поэтому газетный Ленин не расставался с тобой и в сортире. Ввиду такой оказии учителя мягко, но с нажимом объясняли нам, что настоящий октябренок-пионер-комсомолец, будущий строитель и жилец коммунизма, никогда не завернет в изображение Любимого и Самого Человечного Вождя какую-нибудь пошлую селедку, и уж тем более не подотрет им задницу, а использует для этого последнюю полосу со спортивными новостями и международным фельетоном, и тому же научит других, несознательных.
Надо еще помнить, что на исходе было весьма бурное 15-летие нашей истории: смерть Сталина, XX, потом XXII съезды КПСС, снятие Хрущева, на котором наши органы с блеском испытали новые (или модернизированные) методы идеологического опущения (их потом с таким же успехом применят еще не раз, — к Горбачеву, Ельцину...) Короче говоря, Ленин окончательно сравнялся с Богом дореволюционной России: только они и были вне подозрений. Недаром и шестидесятники, деятели незадолго до того задушенной оттепели, использовали Ленина как оружие против Сталина, а то, что он оказался оружием и против социализма, сообразили не все и не сразу.
Возможно, все это, в виде неких флюидов, доносящихся по воздуху из столиц, задело и меня в моем маленьком северокавказском городке. Очень может быть, что кто-то из взрослых посетовал при мне, что вот, мол, малюют из Ленина икону, а то, что он был живой человек, забывают (царствие небесное Мариэтте Сергеевне Шагинян). И я опечалился. Как же так? И я, значит, туда же, куда все обыватели?
Я взял в школьной библиотеке солидный толстый том в белой, как ангельские ризы, суперобложке, на которой в овальной рамке (вроде как на медальоне) замечательно смотрелся кудрявый мальчик Володя Ульянов, и — представляете? — сам, по собственной инициативе, пошел в школьный кружок по изучению биографии В.И. Ленина.
Чего мне всегда не хватало в истории — так это повседневности, обычной, нормальной, будничной жизни. Именно в ней, как смутно и ненаучно мне представляется, и надо искать ответы на главные вопросы, — хотя я, конечно же, понимаю, что для Человечества вся эта беспрерывная череда Великих Походов, Выдающихся Подвигов, Революций, Бесконечно-летних Войн и прочих, по выражению одного литературного персонажа, героических свинств — неизмеримо важнее. И все-таки в любой истории, в любой биографии я всегда — почти бессознательно — ищу в первую очередь такие вот маленькие, незначительные, бытовые эпизоды, которые, как мне кажется, хотя бы на мгновение наполняют живой кровью бесплотные залетейские тени.
И я почти сразу же нашел такой эпизод в жизни вождя. Мыкая горе в изгнании (конкретно в Швейцарии), лишенный возможности непосредственно участвовать в Революционной Жизни и Борьбе, Владимир Ильич по вечерам надевал котелок, брал тросточку и, внешне ничем не отличаясь от обыкновенного швейцарского бюргера, шел на прогулку. От обыкновенного бюргера на прогулке он отличался только тем, что, проходя мимо бюргерских усадеб, он громко стучал по ограде тросточкой, дразня и доводя до неистового лая буржуазных собак. А вернувшись с прогулки, с веселым смехом рассказывал об этом кому-то, надо полагать — Надежде Константиновне.
И вот теперь, если вы скажете мне: ну и что, мол? Нету же свидетельств, что Владимир Ильич стрелял из рогатки воробьев, вешал соседских кошек (какие кошмарные аналогии вообще-то...) или тому подобное, подумаешь — собак дразнил! — я вам отвечу: да-да, вы, конечно, правы, я и не спорю, нет, что вы. Просто моя лениниана на этом закончилась, и я больше никогда в жизни не испытывал никакой потребности узнать из жизни Ильича еще какие-нибудь подробности.
