* * *

О лето, в мареве проселка
Какая сила ходит тут!
Как настороженно и колко
Колосья в грудь меня клюют.

Среди людской горячей нивы
Затерян колосом и я,
И сердце полнится наливом –
Целебным соком бытия.

И где расти нам – не поспоришь:
Кому – зола, кому – песок.
Хранит размывчивость и горечь
Незамутненный терпкий сок.

И как я жил? И что я думал?..
Войди неяркою на миг –
И ты поймешь в разгуле шума
Шершавый шорох слов моих.

1964

* * *

Деревья бьет тяжелый ветер.
Водою тучи изошли.
В пожарно-красные просветы
Гляжу из сумрака земли.

А мокрый сумрак шевелится –
В порывах шумной маеты
На ветках вырезались листья,
Внизу прорезались цветы.

Пронзительно побеги лезут.
Возносится с вершиной грач.
Растут столбы, растет железо
В просветы выстреливших мачт.

И вся в стремительном наклоне,
В какой-то жажде высоты,
По ветру вытянув ладони,
Пробилась утренняя ты.

1964

* * *

Поднялась из тягостного дыма,
Выкруглилась в небе –
И глядит.
Как пространство
Стало ощутимо!
Как сквозное что-то холодит!

И уже ни стены,
Ни затворы,
Ни тепло зазывного огня
Не спасут...
И я ищу опоры
В бездне,
Окружающей меня.

Одарив
Пронзительным простором
Ночь встает,
Глазаста и нага.
И не спит живое –
То, в котором
Звери чуют брата и врага.

1967

* * *

Я услышал: корявое дерево пело,
Мчалась туч торопливая, темная сила
И закат, отраженный водою несмело,
На воде и на небе могуче гасила.

И оттуда, где меркли и краски и звуки,
Где коробились дальние крыши селенья,
Где дымки – как простертые в ужасе руки,
Надвигалось понятное сердцу мгновенье.

И ударило ветром, тяжелою массой,
И меня обернуло упрямо за плечи,
Словно хаос небес и земли поднимался
Лишь затем, чтоб увидеть лицо человечье.

1965

* * *

Налет каменеющей пыли –
Осадок пройденного дня –
Дождинки стремительно смыли
С дороги моей и с меня.

И в гуле наклонного ливня,
Сомкнувшего землю и высь,
Сверкнула извилина длинно,
Как будто гигантская мысль.

Та мысль, чья смертельная сила
Уже не владеет собой,
И все, что она осветила,
Дано ей на выбор слепой.

1965

* * *

Я хочу, чтобы ты увидала:
За горой, вдалеке, на краю
Солнце сплющилось, как от удара
О вечернюю землю мою.

И как будто не в силах проститься,
Будто солнцу возврата уж нет,
Надо мной безымянная птица
Ловит крыльями тающий свет.

Отзвенит – и в траву на излете,
Там, где гнезда от давних копыт.
Сердца птичьего в тонкой дремоте
День, пропетый насквозь, не томит.

И роднит нас одна ненасытность –
Та двойная знакомая страсть,
Что отчаянно кинет в зенит нас
И вернет – чтоб к травинкам припасть.

1965

* * *

Вознесенье железного духа
В двух моторах, вздымающих нас.
Крепко всажена в кресло старуха,
Словно ей в небеса не на час.

И мелькнуло такое значенье,
Как себя страховала крестом,
Будто разом просила прощенья
У всего, что прошло под винтом.

А под крыльями – пыльное буйство.
Травы сами пригнуться спешат.
И внезапно – просторно и пусто,
Только кровь напирает в ушах.

Напрягает старуха вниманье,
Как праматерь, глядит из окна.
Затерялись в дыму и тумане
Те, кого народила она.

И хотела ль того, не хотела –
Их дела перед ней на виду.
И подвержено все без раздела
Одобренью ее и суду.

1966

* * *

Вокзал с огнями неминуем.
Прощальный час – над головой.
Дай трижды накрест поцелуем
Схватить последний шепот твой.

И, запрокинутая резко,
Увидишь падающий мост
И на фарфоровых подвесках –
Летящий провод среди звезд.

А чтоб минута стала легче,
Когда тебе уже невмочь,
Я, наклонясь, приму на плечи
Всю перекошенную ночь.

1966

* * *

И что-то задумали почки,
Хоть небо – тепла не проси,
И красные вязнут сапожки
В тяжелой и черной грязи.

И лучшее сгинуло, может,
Но как мне остаться в былом,
Когда эти птицы тревожат,
Летя реактивным углом.

Когда у отвесного края
Стволы проступили бело,
И с неба, как будто считая,
Лучом по стволам провело.

И капли стеклянные нижет,
Чтоб градом осыпать потом,
И, юное, в щеки мне дышит
Холодным смеющимся ртом.

1966

* * *

Когда несказанное дышит,
Когда настигнутое жжет,
Когда тебя никто не слышит
И ничего уже не ждет, –

Не возвещая час прихода,
Надеждой лишней не маня,
Впервые ясная свобода
Раздвинет вдруг пределы дня.

И мысль, как горечь, – полной мерой.
И вспышка образа – в упор,
Не оправданье чье-то веры,
Неверящим – не приговор.

На них ли тратить час бесценный?
Ты вне назойливых страстей...
Здесь – искупление измены
Свободе творческой твоей.

1967

* * *

Давай погасим свет –
Пускай одна
Лежит на подоконнике
Луна.

Пускай в родное
Тихое жилье
Она вернет
Спокойствие мое.

И, лица приподняв,
Услышим мы,
Как звуки к нам
Идут из полутьмы.

В них нет восторга
И печали нет,
Они – как этот
Тонкий полусвет.

А за окном
Такая глубина
Что, может, только
Музыке дана.

И перед этой
Странной глубиной
Друг друга мы
Не узнаем с тобой.

1968

* * *

В этом доме опустелом
Лишь подобье тишины.
Тень, оставленная телом,
Бродит зыбко вдоль стены.

Чуть струится в длинных шторах
Дух тепла – бродячий дух.
Переходит в скрип и шорох
Недосказанное вслух.

И спохватишься порою
И найдешь в своей судьбе:
Будто все твое с тобою,
Да не весь ты при себе.

Время сердца не обманет:
Где ни странствуй, отлучась,
Лишь сильней к себе потянет
Та, оставленная, часть.

1968

* * *

Мирозданье сжато берегами,
И в него, темна и тяжела,
Погружаясь чуткими ногами,
Лошадь одинокая вошла.

Перед нею двигались светила,
Колыхалось озеро без дна,
И над картой неба наклонила
Многодумно голову она.

Что ей, старой, виделось, казалось?
Не было покоя средь светил:
То луны, то звездочки касаясь,
Огонек зеленый там скользил.

Небеса разламывало ревом,
И ждала – когда же перерыв,
В напряженье кратком и суровом,
Как антенны, уши навострив.

И не мог я видеть равнодушно
Дрожь спины и вытертых боков,
На которых вынесла послушно
Тяжесть человеческих веков.

1965

* * *

Лежала, перееханная скатом,
Дышала телом, вдавленным и смятым.
И видела сквозь пленку стылых слез,
Как мимо, смертоносно громыхая,
Огромное, глазастое – неслось.
И напряглась мучительно-живая,
О милости последней не прося,
Но, в ноздри ей ударив сгустком дыма,
Торжественно, замедленно и мимо
Прошла колонна вся.
Машины уносили гул и свет,
Выравнивая скорость в отдаленье,
А мертвые глаза собачьи вслед
Глядели в человечьем напряженье,
Как будто все, что здесь произошло,
Вбирали, горестно осмыслить силясь,
И непонятны были им ни зло,
Ни поздняя торжественная милость.

1965

НА РЕКЕ

Воткнулись вглубь верхушки сосен,
Под ними млеют облака,
И стадо медленно проносит
По ним пятнистые бока.

И всадник, жаром истомленный,
По стремя ярко освещен
Там, где разлился фон зеленый,
И черен там, где белый фон.

А я курю неторопливо
И не хочу пускаться вплавь
Туда, где льется это диво
И перевертывает явь.

1971

* * *

И осень бесконечно длится,
И дымом отдает асфальт,
И эти сорванные листья
В дорожном вихре нарасхват.

Пестрят вокруг в холодном жженье
Во рву, на ветровом стекле, –
И, словно жизни продолженье,
Их маета по всей земле.

Но вдруг заметишь, как над нами
Ненарушимую, одну
Деревья бережно ветвями
Пронизывают тишину.

И поднимают выше, выше,
Как емкий купол,
Чтобы смог
Ты в странной четкости расслышать
И шум, и гул, и чей-то вздох.

1971

* * *

Зажми свою свежую рану,
Пусть кровь одиноко не свищет,
Она, как душа в нашем теле,
Смертельного выхода ищет.

В глаза ли глубокие гляну –
Живое в них дышит сознанье,
Что рана – твое обретенье,
А с ним ты сильнее страданья.

И словно отысканный выход –
В душе отступившая смута,
И, ясная в трепете боли,
Начальная светит минута.

А мы осененно и тихо
Столпились, чего-то не смея:
В животном предчувствии доли
Нетронутым рана страшнее.

1969

* * *

4.00. 22 июня 1941

Когда созреет срок беды всесветной,
Как он трагичен, тот рубежный час,
Который светит радостью последней,
Слепя собой неискушенных нас.

Он как ребенок, что дополз до края
Неизмеримой бездны на пути, –
Через минуту, руки простирая,
Мы кинемся, но нам уж не спасти...

И весь он – крик, для душ не бесполезный,
И весь очерчен кровью и огнем,
Чтоб перед новой гибельною бездной
Мы искушенно помнили о нем.

1963

* * *

Листа несорванного дрожь,
И забытье травинок тощих,
И надо всем еще не дождь,
А еле слышный мелкий дождик.

Сольются капли на листе,
И вот, почувствовав их тяжесть,
Рожденный там, на высоте,
Он замертво на землю ляжет.

Но все произойдет не вдруг:
Еще – от трепета до тленья –
Он совершит прощальный круг
Замедленно – как в удивленье.

А дождик с четырех сторон
Уже облег и лес и поле
Так мягко, словно хочет он,
Чтоб неизбежное – без боли.

1971

* * *

И вдруг за дождевым
навесом
Все распахнулось под горой,
Свежо и горько пахнет лесом –
Листвой и старою корой.

Все стало чистым и наивным,
Кипит, сверкая и слепя,
Еще взъерошенное ливнем
И не пришедшее в себя.

И лесу точно нет и дела,
Что крайний ствол наперекос,
В изломе розовато-белом –
Как будто выпертая кость.

Еще поверженный не стонет,
Еще, не сохнув, не скрипит,
Обняв других, вершину клонит,
Но не мертвеет и не спит.

Восторг шумливо лист колышет,
Тяжел и груб покой ствола,
И обнаженно рана дышит,
И птичка, пискнув, замерла.

1972

* * *

А. Т. Т

Как ветки листьями облепит,
Растают зимние слова,
И всюду слышен клейкий лепет –
Весны безгрешная молва.

И сколько раз дано мне встретить
На старых ветках юных их –
Еще не полных, но согретых,
Всегда холодных, но живых?

Меняй же, мир, свои одежды,
Свои летучие цвета,
Но осени меня, как прежде,
Наивной зеленью листа.

Под шум и лепет затоскую,
Как станет горько одному,
Уйду – и всю молву людскую –
Какая б ни была – приму.

1970