* * *

Пригрезится – то яблоня в саду,
то Байгора, в которой лещ играет,
и кажется, хоть вдалеке от рая
находишься, но всё же не в аду.
а по ночам, когда знобит траву
и звёзды пьют из моего колодца,
и сердце, как птенец, на волю рвётся –
поверится, что я ещё живу.
а, значит, как ни каркай вороньё,
как ни рисуйся быт под поле боя,
мы всё на свете выдержим с тобою,
Отечество – чистилище моё.

* * *

Из талой лужи пёс лакает рыжий,
где был под вечер по колено снег...
Нет, нужно всё же к морю жить поближе
с такой тоской по солнцу и весне.
У нас ведь как: до масленицы вьюжит,
и день зимою – с девяти до трёх,
и зябко миску выносить наружу,
где блудный пёс облюбовал порог.
Буран в лицо с – под двадцать восемь – стужей.
Порой казалось – не переживу...
А нынче только варежки в шкафу
согреют память о зиме минувшей.

* * *

... а я иду, зубами хвастаюсь,
глазами рыжими смеюсь.

Марк Соболь

Пренебреги – сказал Поэт –
несовершенством человечества,
непрезентабельный сосед –
не повод презирать Отечество.
Покуда вспыхивают радуги,
произрастают дерева,
живи – сказал Поэт – и радуйся
тому хотя бы, что жива.
Прости приятелям предательства,
как осени – дожди и грязь, –
сказал Поэт, зубами хвастаясь,
глазами рыжими смеясь.
Не обращай – сказал – внимания
на всякий жизненный эксцесс:
что, если штурман был нетрезв
и не вписался в расписание?
Отсюда и разгул стихий,
и покаяния похмельные
потерянного поколения,
и мало ли чего в безвременьи?
Пренебреги...

* * *

Ноябрь. Закат. Луна – хоть положи
её на стол вечерний вместо хлеба.
Такая пропасть щедрости у неба!
Такая тьма терпенья для души!
Чего ж ты хочешь?
Снова недород,
и дел невпроворот, и дум палата,
и лучший друг божился, что когда-то
вернёт сторицей...
Знала же, что врёт.
Да Бог с ним, с другом.
Разве это ложь?
От осени не соловьиной трели ж
ты ждёшь, когда тебя бросает в дрожь
от миражей, в которые не веришь.

* * *

Там шторочку штормит на сквозняке,
кипит в тазу вишнёвое варенье,
и вольно уплывает по реке
заоблачное детства отраженье.
Там серебрится снежная пыльца
в косом луче последнего зазимка,
и матушка спускается с крыльца
по желтизне любительского снимка.
Там никого никто давно не ждёт,
и полнолуньем пламенеют окна,
за коими светло и одиноко
душа моя нездешняя живёт...

* * *

Нине и Лёше

Когда-то дома волновалась мать,
и невозможно было заблудиться.
А нынче мне плевать, где ночевать –
любая паперть под приют сгодится.
И как бы совесть ни была строга,
с годами привыкаешь поневоле
и греться у чужого очага,
и голод утолять в чужом застолье.
И, уходя под вечер из гостей,
как с торбою, носясь с душой бессмертной,
отчаянно молиться за детей
в родительской заботе безответной...

* * *

Печь остыла. Не выскоблен пол.
Суп не сварен. Дитя не умыто.
Хлопнув дверью, любимый ушёл,
изнурённый отсутствием быта.
Отголоском каких же стихий
эта мелкая дрожь по Отчизне?
Если женщина впала в стихи,
значит, что-то нарушено в жизни.

* * *

Вот и кончилось лето –
мой счастливый улов.
У залётного ветра
вкус запретных плодов.
Тихо падают листья,
долгий дождик идёт.
И в природе, и в мыслях
вечный круговорот:
от отчаянья к свету,
от любви до тоски...
Заплутала планета
в заблужденьях людских.
Как ребёнок, устала
от потех да от тризн...
Тает в облаке стая –
неземная, как жизнь.

* * *

Под фрамугой, ошалев от звёзд,
спит на подоконнике столетник.
И совсем не страшно ночью летней
выходить с крылечка – на погост.
Как же эти ночи хороши!
Выйду, молока плесну на блюдце:
пусть попьют немного, как проснутся,
воробьи, котята и ежи...
На Земле такая благодать!
Вот жилище временное наше,
вот могила мамина...
А дальше –
ни конца, ни края не видать.

* * *

Скудный скарб по полкам разложу –
алгеброй гармонию поверю.
В долгую дорогу провожу
душу, заробевшую у двери
в неизбежность, в белоснежный смерч
бесконечных перевоплощений...
После всех грехов и всех прощений
удивлюсь – да разве это смерть?
Это снег – озябшая вода,
видоизменённая до чуда,
устилает путь из ниоткуда
в никуда...

* * *

В ответ на все вопросы
я стану в свой черёд
с песчаного откоса
следить движенье вод.
Там облака вихрятся,
берёзы плачут вслед,
и живо наше братство
одиннадцати лет.
Сквозь родников круженье
там я ещё бегу
за детским отраженьем
себя на берегу.
Там наших уст остуда,
там наших дум тоска,
там я жива, покуда
течёт моя река.

* * *

Юной уже не проснешься.
А старость кому интересна.
Личный твой опыт
едва ли пригоден для всех.
Что до красы, и ума,
и любви, и свободы, и песни –
ну не упало с небес
невозбранно, как падает снег.
Радость как странник в дороге
озябла и поиздержалась,
горе рабом на галерах
забылось, роняя весло...
Бог с ней, с судьбою.
А горечь, и нежность, и жалость –
вечно с тобою.
Хоть в этом тебе повезло.
Нитка следов на снегу
тает тонкою линией жизни –
сколько ни вьется,
а всё оборвется во мглу.
Тут бы и вспомнить,
как впавший в беспечность Всевышний
сдунул с ладони летучий свой –
в темя твое – поцелуй...

2012

* * *

Говорят, что был потоп –
весь абсурд унес поток
хлынувший. Ну, а потом
все восстановилось.
Снова выросла трава
птиц пригрели дерева
и в строку легли слова
словно Божья милость.

Может быть, и я вернусь
к старой станции, где Русь
вскармливая мою грусть,
мучила и грела,
где то каясь, то греша,
равнодушье тормоша
ливнем плакала душа
покидая тело...

2012

* * *

Ветер свищет за окном
в листьях осени,
словно прётся напролом
поздний гость ко мне.
Для разбоя хороша
вышла ноченька!
Чья ж там мается душа
одиноченька?
Рвёт с заржавленных петель
дверь скрипучую...
Постелю-ка я постель
в доме лучшую
и до утренней зари
по-над крышами
будет с кем поговорить,
чтоб услышали...

2012

* * *

Привольно душе, как птице,
а я – что горбун с клюкой.
Сподобило же родиться
в раздвоенности такой.
Душа-то чуть что – и в небо.
Дорога ее светла.
А мне – то вина, то хлеба
то крыши, чтоб не текла.
У Господа на примете –
чтоб с легкой его руки –
в любви бы росли и дети,
и внуки, и правнуки.
Людьми б оставались люди
попав в переплет любой...
Не верую в рай на блюде
с каемочкой голубой.
Чтоб за ночь – хоть пару строчек –
на радость, а не в укор,
да, может, слегка б отсрочил
Всевышний свой приговор.

2012

* * *

Не отпускайте меня в небеса!
Там не тоскуют под ветром леса
и первоцвет, как душа на весах,
в чашах проталин не светится,
не обжигает крапива колен,
не досаждают работа и лень
и лепестки не роняет сирень,
тучная, точно медведица.
Ежели даже вся жизнь на мели,
вечную пленницу вечной земли
непреходящим покоем вдали
не обольщайте.
Да полно вам!
Не полегчает там, чем ни лечи,
не отвечают там, как ни кричи,
и как заблудшему овну в ночи,
пусто и холодно.

2012