Байки из сторожки
Непридуманные истории
Первое дежурство
— Ишь, набежали, мартышки бесхвостые, — пробормотал Петрович, мотнув головой в сторону сторожки. — Когда нужны — силком не затащишь. —
У ворот базы действительно наблюдалось необычное женское скопление: кладовщица, конторские из землеустройства и пара "зеленушек", то есть работниц отдела озеленения. Все это были женщины зрелые, от тридцати с лишним и далее, так что насчет мартышек Петрович, пожалуй, загнул. Хотя в его-то шестьдесят семь оно, может, так и выглядит. Но меня волновало вовсе не это.
— Чего это они? — всполошился я, больше всего опасаясь, как бы какая-нибудь внезапная комиссия или инвентаризация не перебила мне с такими трудами отвоеванный отпуск.
— Да уж не на нас с тобой любоваться. Прослышали, что тут молоденький объявился, вот и слетелись... на мед-то... —
— Какой молоденький? —
— Подменщик твой. Студент, говорят. —
— Да ну?!— я бодро потрусил к сторожке. Отпуск начинал материализоваться.
Подменщик, Володя, действительно оказался студентом, — так теперь называют учащихся бывших ПТУ, переименованных в колледжи. Он заканчивал довольно престижный машиностроительный колледж, ему осталось защитить диплом. Отец его, когда-то служивший в УВД, знакомый нашего майора Михалыча, знал о наших отпускных затруднениях и мудро рассудил, что сыну лучше совместить полезное с еще одним полезным, чем отвлекаться на всяких девиц и приятелей в такой ответственный момент жизни.
— Тут женщины уже намекают, что меня по блату устроили, — неловко усмехаясь, сказал мне Володя.
— Да, —ответил я серьезно, — У нас такое престижное место, что от желающих отбою нет. Я уж не говорю о зарплате. —
Он рассмеялся почти сразу. Молодец.
И вообще он был симпатичнейший парень, весь такой свежий, чистый, с ясными, умными глазами, не заторможенный и не расхлябанный. И он был явственно исполнен самых лучших намерений.
Помня о своем первом дежурстве на базе (бригадир подвез меня до ворот, махнул рукой: "Вот тебе объект. Ну, ты тут сам разберешься" — и укатил), я провел Володю по всему полугектару хоздвора и рассказал ему, что тут где и что к чему.
— Ночью до трех не особенно прикладывайся к дивану, — предупредил я. — Разоспишься с непривычки, а тут проверка. Но после трех бывает редко, и обычно с пульта звонят, предупреждают. —
— Да я спать и не собираюсь, мне ж диплом писать... — И он с некоторой тревогой показал на стену сторожки: — А что это вот тут в инструкции написано: "Сторож должен патрулировать объект в течение 45 минут, после чего может 15 минут отдохнуть и обогреться в помещении..." Это что, серьезно? —
Я снисходительно объяснил: — Видишь ли, этот постмодернистский шедевр, подписанный начальником нашего славного райотдела вневедомственной охраны подполковником Щегловым, на самом деле сотворен его литературным рабом, зам по кадрам майором Уткиным. У последнего, к несчастью, оказался не до конца подавленный садомазохистский комплекс, который и сублимировался в данном произведении. —
Налюбовавшись хихикающим Володей, я непедагогично добавил: — И вообще, пора тебе узнать, для чего пишутся служебные инструкции. Не для того, чтобы их, упаси бог, исполнять, — это обычно и невозможно; и не для того даже, чтобы их нарушать, а для того, чтобы начальство в любой удобный для себя момент могло взять тебя за хобот и сказать: "Так ты, ко всему прочему, еще и инструкции не исполняешь!" —
И, пожелав ему дипломных успехов и спокойных дежурств, я отправился прямиком в отпуск. Так что драматическая история первого дежурства Володи, рассказанная мне Петровичем лишь месяц спустя, стала для меня полным откровением.
— Прихожу я на базу, — рассказывал Петрович, — а пришел раненько, что-то не спалось мне — и вижу: студент наш слоняется вокруг сторожки, весь растрепанный, несчастный. За километр видно, что человек мается.
— Что такое, — говорю, — неужели опять лакокрасочный склад разбомбили, сволочи?! —
— Да нет, отвечает, с базой-то все нормально, а вот со мной не очень. —
И постепенно выясняется такая картина.
Оказывается, эти вертихвостки из конторы снова устроили девичник после работы. — Петрович скрипнул последними зубами. — Вот заразы! Тут зарплату по две недели задерживают, а у них премия за премией.
Ну, значит, поддали они, показалось им скучно, не хватает чего-то, и решили наведаться в сторожку, как там, мол, молодому дежурится. Зинка-кладовщица, правда, откололась, а трое заваливаются на базу. Пусти, говорят, нас погреться возле тебя, а то контору запирают, а такси все не едет. Этот теленок и пустил их. Как же, говорит, я мог их не пустить, когда они как бы начальство. Младенец. Им того и надо. Убрали со стола Володины чертежи-графики, расстелили газетку, достают бутылку, закуску (он-то, Володя, потом говорил: "Мне водки не жалко, я пить не хотел, а вот какая закуска там была!"), хватились стаканов, а их тут полтора заросших. У тебя, говорят, и выпить не из чего, что же нам, культурным девушкам, из горла садить, что ли? Он подхватился мыть посуду, и вышел из сторожки.
Я ему, глупому, объяснял потом, что это и была главная его ошибка. Да что уж...
Как он вышел, у инженерши Катьки случилось кратковременное прояснение. Надо, говорит, и правда такси вызвать. Пока оно приедет — мы и закусим. И снимает телефонную трубку, коза. — Что за фигня, говорит, у них тут и телефон не работает, Тьфу, пропасть. —
Телефон, понятное дело, Володя, согласно инструкции, давно подключил к сигнализации, и на пульте все отлично срабатывает.
Наш студент возвращается ни сном, ни духом, девки разливают белую, раскладывают покрасивей рыбку с колбаской, а сами все стараются его в краску вогнать. За тем и шли, негодяйки.
И тут, как ты понимаешь, прилетает наше такси, — без шашечек, зато с мигалкой. Ребятишки из группы захвата — все красавцы удалые, под два метра, — как положено, в бронежилетах, касках, с калашами. Один — к окну сторожки, другой — к воротам, третий, не говоря худого слова, через ворота перелетает соколом, как Шварцнегер какой-нибудь, отпирает в воротах дверь и, словно наследного принца, впускает Михалыча.
Публика в полном трансе. Михалычу вообще в сериалах бы сниматься, отбивать хлеб у положительных артистов. Молча входит в сторожку, недрогнувшей рукой выливает стаканы за порог, туда же — остатки из бутылки, и только потом говорит скучно: "Собирайтесь, гражданки". Гражданки бесхвостые даже протрезвели от потрясения, лопочут что-то, но Михалыч их, конечно, не слушает, — разберемся, мол, согласно протоколу. Поворачивается к Володе: — С тобой поговорим позже. Пил? — Нет!! — Ну, тогда дежурь пока. —
И, заграбастав девок с закуской, отчаливает.
Ты не смейся, ты подумай, каково парню было. Час мается, второй — никого и ничего. Наедине, так сказать, со своей совестью. Тут уже не то что не до диплома — не до сна даже. И пока наши чудо-богатыри развозят этих паршивок по домам, по пути интересуясь их телефончиками и давая подержать автомат, наш студент в собственном соку доходит до полной готовности.
— Погоди, — восхищенно перебиваю я Петровича.— Это что же, орлы прилетели через пять минут после срабатывания сигнализации?
— Гораздо раньше, — говорит Петрович и значительно смотрит на меня.
Мы хорошо знаем, в чем тут дело. С неделю до Володи на базу неожиданно нагрянул проверяющий из УВД, поглядеть, как тут соблюдаются нормативы. Снял он телефонную трубку, положил обратно, а сам с Михалычем отправился в кустики, рядом с воротами, чтобы из первых рядов, так сказать, насладиться интересным кино. Михалыч, хоть и не в ответе за группу реагирования, и даже, по слухам, заинтересованный, чтобы их поприжали наконец, соблюдает все-таки отдельскую солидарность и травит анекдоты посолонее, чтобы начальству не скучно было ждать сеанса. Однако на двадцать пятой минуте начальство окончательно теряет интерес к интимной жизни Чапаева и международному конгрессу привокзальных проституток. Вылезши из кустов и с помощью Михалыча обобрав с себя репьи, оно возвращается в сторожку и снова снимает трубку. Оттуда заспанным и недовольным голосом осведомляются: —Ну, чего там, вы сами разберетесь или нам выезжать? —
Об официальных результатах проверки командиры, включая Михалыча, предпочитали помалкивать, но рядовой состав подробно информировал нас, внештатных сторожей, кто в отделе схлопотал выговор, кто лишился премии и как надсаживал глотку проверяющий на оперативке. Кто мог представить, что все это сыграет такую зловещую роль в в истории первого дежурства несчастного студента!
— Однако, — веско говорит Петрович, — отдадим должное малому. Хватило у него то ли ума, то ли страха отцу не звонить. Чего именно хватило — я и спрашивать не стал, вряд ли он сам знает, но так или иначе решил Володя держать удар сам, как мужик. И чтоб не скиснуть, хлещет растворимый кофе стаканами теми самыми, и патрулирует периметр с такой яростью, что скоро даже Цыган отказывается его сопровождать. Ты, мол, давай, если тебе приспичило, а я лучше тут сторожку посторожу, чем лапы-то зря бить. И в процессе патрулирования горячечного студента даже посещает безумная надежда, что на базу нападет вооруженная банда, чтобы завладеть крупной партией новеньких шуфельных лопат, накануне поступивших в четвертый склад, и он в одиночку, безоружный, расправится с грабителями и задержит главаря, чем и искупит (смоет кровью, так сказать) свой проступок.
Но организм хоть и молодой, а не железный. Чувствует Володя — засыпает на ходу. Подремлю, думает, полчасика, вполглаза, и для страховки включает будильник на мобильнике. А мобильник у него новый, непривычный еще, с огоньками разноцветными и прочими наворотами, — папаша недавно подарил, за успехи в учебе.
И только бедолага прикорнул, только увидел во сне счастливое, беззаботное детство, в котором нет никаких страшных дядей с автоматами, не говоря уж о майорах, как происходит что-то ужасное: громко орет нечеловеческая музыка, Володя, не помнящий как слетел с дивана, видит, что он в каком-то темном незнакомом помещении, на стенах которого по лохматым обоям полыхают разноцветные язычки огня, и уже хочет он закричать: "Пожар!", но тут дверь сторожки отворяется и появляется как черт — только не из коробочки, а наоборот, — Михалыч.
— Что же ты, милый, — говорит он, — Отец ведь за тебя ручался. А ты даже дверь в воротах не запер. (Володя силится вспомнить, запирал он ее перед тем, как лег, или нет, но вспомнить не может). Ну, отец — ладно, с ним мы поговорим. А вот что будет, если мы сообщим в колледж? —
— Отчислят. Однозначно. —
— С последнего курса? Дипломника? —
— Однозначно, — безнадежно повторяет Володя.
Михалыч пристально, оценивающе смотрит на него, потом вздыхает: — Ладно, там видно будет. Но вообще-то знай, у нас за такие художества сторожа по три месяца без зарплаты работают, — и удаляется, изверг.
— Прямо так и сказал? — поражаюсь я. Петрович усмехается: — Вот и я Михалычу потом говорил: зачем же ты так? А он: — Понимаешь, говорит, не мог удержаться. —
Через час я и обнаружил нашего студента в сильно растрепанных чувствах. Очень он ко мне приставал: что с этими вертихвостками сделали, сидят ли они все еще в кутузке или их уже отпустили? и как будет с ним, Володей, — может, не все еще в жизни потеряно? —
И утерев слезу, навернувшуюся то ли от смеха, то ли от умиления, я тоже не удерживаюсь: — А еще говорят некоторые, что молодежь нынче сплошь испорченная. Рассказать бы им кое-что из того, что мы творили в их годы... —
Петрович откликается мгновенно: — С ума ты сошел. Да ни за что! —
