* * *

Гляжу в ночи на то, что прожил.
Была весна. И был разлив.
С годами сердце стало строже,
Себя ревниво сохранив.

И, верное своей природе,
Оно не чуждо дню весны,
Но в нем теперь не половодье,
А просветленность глубины.

1963

* * *

Тревога военного лета.
Опять подступает к глазам
Шинельная серость рассвета,
В осколочной оспе вокзал.

Спешат санитары с разгрузкой.
По белому красным – кресты.
Носилки пугающе узки,
А простыни смертно чисты.

До жути короткое тело
С тупыми обрубками рук
Глядит из бинтов онемело
На детский глазастый испуг.

Кладут и кладут их рядами,
Сквозных от бескровья людей.
Прими этот облик страданья
Мальчишеской жизнью твоей.

Забудь про Светлова с Багрицким,
Постигнув значенье креста,
Романтику боя и риска
В себе задуши навсегда!

Душа, ты так трудно боролась...
И снова рвалась на вокзал,
Где поезда воинский голос
В далекое зарево звал.

Не пряча от гневных сполохов
Сведенного болью лица,
Во всем открывалась эпоха
Нам – детям ее – до конца.

...Те дни, как заветы, в нас живы.
И строгой не тронут души
Ни правды крикливой надрывы,
Ни пыл барабанящей лжи.

1963

* * *

Ты глаза смежила,
Прервала ночной рассказ,
Руки сонные сложила,
В моем сердце улеглась.

Тихо вздрагивают брови,
Ветер падает на грудь,
И во сне он так неровен –
Дальний путь, родимый путь.

Спи под мерное качанье.
я потом скажу – гляди,
Что осталось за плечами,
Что открылось впереди.

1964

* * *

Лес расступится – и дрогнет,
Поезд – тенью на откосах,
Длинно вытянутый грохот
На сверкающих колесах.

Раскатившаяся тяжесть,
Мерный стук на стыках стали,
Но, от грохота качаясь,
Птицы песен не прервали.

Прокатилось, утихая,
И над пропастью оврага
Только вкрадчивость глухая
Человеческого шага.

Корни выползли ужами,
Каждый вытянут и жилист,
И звериными ушами
Листья все насторожились.

В заколдованную небыль
Птица канула немая,
И ногой примятый стебель
Страх тихонько поднимает.

1966

* * *

Одним окном светился мир ночной,
Там мальчик с ясным отсветом на лбу,
Водя по книге медленно рукой,
Читал про чью-то горькую судьбу.

А мать его глядела на меня
Сквозь пустоту дотла сгоревших лет,
Глядела, не тревожа, не храня
Той памяти, в которой счастья нет.

И были мне глаза ее страшны
Спокойствием, направленным в упор
И так печально уходящим вдаль,
И я у черной каменной стены
Стоял и чувствовал себя как вор,
Укравший эту тайную печаль.

Да, ты была моей и не моей...
Читай мой мальчик! Ухожу я вдаль
И знаю: материнская печаль,
Украденная, вдвое тяжелей.

1966

* * *

Шах-и-Зинда,
Самарканд

Я тебя молю не о покое.
Ты иным зовешь меня сюда.
Надо мной бессмертье голубое –
Купола твои, Шах-и-Зинда.

Я пришел не скорбным и не нищим,
Но в священной каменной пыли
Мы смятенным духом вечно ищем,
Словно там родное погребли.

О искусство, возврати потери,
Обожги узором древних стен,
Чтобы мог я в мире соразмерить,
Что ушло и что дано взамен.

1966

* * *

Над сонным легче – доброму и злому,
Лицо живет, но безответно. Там,
Наверно, свет увиден по-иному,
И так понятно бодрствующим нам:

Там жизнь – как луч, который
преломила
Усталости ночная глубина,
И возвращает мстительная сила
Все, что тобою прожито, со дна.

Минувший день, назойливым возвратом
Не мучь меня до завтрашнего дня,
Иль, может, злишься ты перед собратом,
Что есть еще в запасе у меня?

Но может, с горькой истиной условясь,
В такие ночи в несвободном сне
Уже ничем не скованная совесть
Тебя как есть показывает мне.

1967

* * *

Нетерпеливый трепет звезд
Земли бестрепетной не будит.
А ночь – как разведенный мост
Меж днем былым и тем, что будет.

И вся громада пустоты,
Что давит на плечи отвесно,
Нам говорит, что я и ты –
Причастны оба к этой бездне.

1967

* * *

В такие красные закаты
Деревья старые и те
Дрожат,
Как будто виноваты
В своей осенней нищете.

Но в их изгибах обнаженней
Я вижу напряженье сил,
С которым леса шум тяжелый
Здесь каждый ствол их возносил.

1968

* * *

Нет, лучше б ни теперь, ни впредь
В безрадостную пору
Так близко, близко не смотреть
В твой зрак, ночная прорубь.

Холодный, черный, неживой...
Я знал глаза такие:
Они глядят, но ни одной
Звезды в них ночь не кинет.

Но вот губами я приник
Из проруби напиться –
И чую, чую, как родник
Ко мне со дна стремится.
И задышало в глубине,
И влажно губ коснулось,
И ты, уснувшая во мне,
От холода проснулась.

1968

* * *

Не бросал свое сердце, как жребий,
На дороге во мгле.
Три огня проносила ты в небе,
А теперь твой огонь – на земле.

Эти рельсы, сведенные далью,
Разбежались и брызнули врозь.
Но огонь - над обманчивой сталью
Средь раздвинутых настежь берез.

И гнетущая свеяна дрема
С твоих плеч, со сквозного стекла, –
Недоступно, светло, невесомо
Поднялась и в окне замерла.
И глядишь сквозь мелькающий хаос,
Как на самом краю
Я с землею лечу, задыхаясь,
На притихшую душу твою.

1969

* * *

Ты торопилась, ты хотела
Увидеть праздник. Так взгляни:
Зеленый, красный, синий, белый –
О чем там говорят огни?

Ты подойди со мной поближе,
Встань у обрыва на краю –
Пускай, пускай они пронижут
Всем разноцветьем жизнь твою.

И здесь увидевши воочью
Свеченье вытянутых рук,
для триумфальной нашей ночи
На каждый цвет найду я звук.

1969

* * *

Ничего, что этот лед – без звона
Что камыш – не свищет,
В немоте прозрачной и бездонной
Нас никто не сыщет.

Мы опять с тобою отлетели,
И не дивно даже,
Что внизу остались только тени,
Да и те не наши.

Сквозь кристаллы воздуха увидим
То, что нас томило...
Но не будем счет вести обидам,
Пролетая мимо.
А пока – неузнанные дали,
Как душа хотела,
Будто нам другое сердце дали
И другое тело.

1969

* * *

И с горы мы увидели это:
Островки отрешенной земли
И разлив, как внезапный край света, –
Вот куда мы с тобой добрели.

Видишь – лодка стоит у причала
И весло от лучей горячо.
В складках волн я читаю начало,
А чего – неизвестно еще.

И встречая раздольные воды,
Этот ветер, что бьет по плечу,
Я вдыхаю избыток свободы,
Но пустынности их не хочу.

Эти кем-то забытые сходни –
Для шагов осторожных твоих, –
Так всходи и забудь, что сегодня
Слишком много дано на двоих.

1970

* * *

И опять возник он с темным вязом –
Прямо с неба нисходящий склон.
Ты с какой минутой жизни связан?
Памятью какою осенен?

Ничего припомнить не могу я,
Ничего я вслух не назову.
Но, как речь, до времени глухую,
Шум листвы я слышу наяву.

В этом шуме ни тоски, ни смуты,
Думы нет в морщинах на стволе, –
Делит жизнь на вечность и минуты
Тот, кто знает срок свой на земле.

И к стволу я телом припадаю,
Принимаю ток незримых сил,
Словно сам я ничего не знаю
Или знал, да здесь на миг забыл.

1970

* * *

В час, как дождик короткий и празднично чистый
Чем-то душу наполнит,
Молодая упругость рябиновой кисти
О тебе мне напомнит.

Не постиг я, каким создала твое сердце природа,
Но всегда мне казалось,
Что сродни ему зрелость неполного раннего плода
И стыдливая завязь.

А мое ведь иное – в нем поровну мрака и света,
И порой, что ни делай,
Для него в этом мире как будто два цвета –
Только черный да белый.

Не зови нищетой – это грани враждующих истин.
С ними горше и легче.
Ты поймешь это все, когда рук обессиленных кисти
Мне уронишь на плечи.

1970

* * *

Я губ твоих не потревожу...
Дремли, не злясь и не маня.
Огнем небес и дрожью кожи
Мой день выходит из меня.

Необожженной, молодой –
Тебе отрадно с этим телом,
Что пахнет нефтью, и водой,
И теплым камнем обомшелым.

1970

* * *

Н. Б.

...Да, я нечасто говорю с тобой,
И, кажется, впервые – слишком длинно.
Здесь ветер, долгий, жаркий, полевой,
Идет спокойно ширью всей равнины.

И вот, встречаясь с ветром грудь на грудь,
Себе кажусь я грубым и плечистым.
И я, ка он на стане где-нибудь,
Мы оба пахнем, словно трактористы,
Дымком, соляркой, тронутой землей,
Горячей переломанной соломой.

Здесь жизни ход – нагруженный, иной
(И, может статься, чересчур земной),
Чем там, где люди сеют в мире слово,
А пожинают – впрочем, что кому.

Те два посева сравнивать не ново
И не всегда разумно – потому
Давай с тобой доверимся на слово
В стихии – чувству, в остальном – уму,
И даже если все смешает ветер,
Как этой жизни – отдаюсь ему.

1970

* * *

Налево – сосны над водой,
Направо – белый
и в безлунности –
Высокий берег меловой,
Нахмурясь, накрепко
задумался.
Еще не высветлен зенит,
Но облака уже разорваны.
Что мне шумит?
Что мне звенит
Далече рано перед зорями?
Трехтонка с флягами прошла,
И, алюминиево-голые,
Так плотно трутся их тела
Как бы со срезанными головами.
Гремит разболтанный прицеп,
Рога кидая на две стороны.
Моторный гул уходит в степь
Далече рано перед зорями.
Теки, река, и берег гладь,
Пусть берег волны гранью
трогает.
Иные воды, да не вспять,
А все – сужденной им дорогою.
И сколько здесь костей хранит
Земля, что накрест переорана!..
Звезда железная звенит
Далече рано перед зорями.

1971

НА РАССВЕТЕ

Снегирей орешник взвешивал
На концах ветвей.
Мальчик шел по снегу свежему
Мимо снегирей.

Не веселой, не угрюмою,
А какой невесть,
Вдруг застигнут был он думою
И напрягся весь.

Встал средь леса ранним путником –
Набок голова –
и по первоснежью прутиком
Стал чертить слова:

"Этот снег не белый – розовый,
Он от снегиря.
На рассвете из Березова
Проходил здесь я..."

И печатно имя выставил
Прутиком внизу,
И не слышал, как высвистывал
Некий дух в лесу.

Снегирей смахнув с орешника,
В жажде буйных дел,
Дух над мальчиком –
Над грешником –
Зычно загудел:

– А зачем ты пишешь по лесу
Имя на снегу?
Иль добрался здесь до полюса?
Иль прошел тайгу?
Снег ему не белый – розовый...
Погляди сперва!
И под валенками россыпью –
Первые слова.

Но едва спиной широкою
Повернулся дух,
Мальчик вслед ему сорокою
Прострочил их вслух.

Первый стих, сливая в голосе
Дерзость, боль и смех,
Покатился: эхом – по лесу
И слезами – в снег.

1970