Интервью
с Людмилой Парщиковой

со множеством отступлений, пояснений,
биографических справок, фотографий
и не только...

Начало не выглядело обнадеживающим. Я умудрился сесть на единственную маршрутку, которая шла не туда, куда нужно, и впервые в жизни едва не заблудился в городе Грязи. Пришлось возвращаться и предпринимать вторую попытку.

Но уже на следующей остановке, у рынка, в автобус взгромоздился – с двумя тяжелыми сумками и с помощью добрых людей – сам объект моих журналистских притязаний, Людмила Юрьевна Парщикова.

– А я спешу, думаю, ты приехал и уже ждешь меня, – сказала она, отдышавшись. – Значит, это судьба. –

По пути к дому Людмилы Юрьевны на нас напали: с березы, мимо которой мы шли, раздался душераздирающий мяв. Мы-то наивно решили, что котенок-подросток забрался на ветку, а слезть не умеет; и только когда он кубарем слетел с дерева и бросился к нам, наконец поняли, что это наезд. Пришлось откупаться рыбой от этого грязинского варианта соловья-разбойника.

Л. Ю. Парщикова: "Никогда, ни разу в жизни не завела себе ни кошки, ни собаки. Они приходили сами; кто-то отсыпался, отъедался и уходил, пропадал, кто-то оставался надолго. Сколько их перебывало, и каких только не было! Однажды, например, пришла кошка на трех лапах. Четвертую она потеряла, скорее всего, на железной дороге, и это-то не удивительно, но вот как она залечила, зализала культю – бог знает..."

Чтобы не отвлекаться в дальнейшем на разные бытовые подробности, скажу сразу, что интервью проходило в самой непринужденной обстановке: Людмила Юрьевна разгружала продукты из сумок, готовила обед на семью, и лишь изредка отрывалась от этого на минуту, чтобы принести интервьюеру рукопись, альбом с фотографиями, книгу или журнал. Это весьма выгодно отличало ситуацию от обычной тягомотины, когда журналист усаживает жертву, с мясом вырванную из ее естественной среды обитания, под софиты в неудобное модерновое кресло и при этом еще надеется добиться от нее чего-то существенного. Замечу кстати, что вырвать Л.Ю. из ее естественной среды – очень проблематично, если вообще возможно.

Интервьюер: – У тебя когда-нибудь в жизни брали интервью? –

Людмила Юрьевна: – Нет. –

И.: (в тихом восторге): – Это надо же – такая удача! Первый мой журналистский опыт – и сразу же абсолютно эксклюзивный материал! (Л.Ю. улыбается, качая головой, но тактично молчит). Помнишь ли ты свои первые поэтические впечатления, переживания? –

Л.Ю.: – Прекрасно помню. Еще не было пристройки, только две комнаты в нашей половине дома (прим. интервьюера: по справедливости их надо бы назвать комнатками). В дальней, где печка, жили бабушка с дедушкой, в проходной, где теперь я живу, – мама с отцом. Я, трех или четырехлетняя, – с бабушкой и дедом, сплю у них в ногах, валетом. Бабушка (И.: здесь и далее – бабушка по матери, Мария Трофимовна Казанская) читает вслух хрестоматию русской поэзии, большую, старую книгу. Начиналась она чуть ли не с Тредьяковского, и бабушка, по-моему, читала ее подряд. Очень сильное впечатление – "Лесной царь" Жуковского. О, это было такое чувство – и страшно, и увлекательно, – даже трудно выразить, но запомнилось навсегда. Конечно, не только это, – и "Белеет парус" (потом довольно долго для меня Лермонтов только и был автором "Белеет парус") и, конечно, (смеется) "Приятно думать о лежанке..." –

Тут мы случайно обнаруживаем, что нам обоим в детстве наши бабушки читали наизусть "Воздушный корабль". Л.Ю. с некоторым даже торжеством говорит, помешивая в сковородке: – Вот видишь, Васильич! Выходит, мы с тобой росли на одном! –

– На улице гулять не любила, других детей сторонилась, даже боялась. Так оно и осталось, – всю жизнь трудно схожусь с людьми... –

– Потом, лет в пять, купили мне велосипед трехколесный. Ездить я на нем так и не ездила, а повязывала ему платок, косынку, и прогуливала его за руль, что-то бормоча при этом, приговаривая, – в рифму. Бабушка скоро это заметила, стала ходить за мной, даже что-то записывать. Смутно помню, был какой-то разговор о том, что она что-то из этого записанного куда-то посылала. Наверное, благодаря этому появилась первая моя публикация. Гена Лукин утверждает, что это было в 1964 году, в районной газете. (Улыбается) А уж кому, как не ему, знать. –

Геннадий Иванович Лукин (род. 1947 г.), Алексей Павлович Кузнецов (1949 г. — 2010 г.) – много лет работали в Грязинской районной газете, сотрудничают с ней и сегодня, будучи пенсионерами. Друзья Парщиковой с 1964 года. Сама она говорит так: "Их я допустила в свою жизнь".

Л.Ю.: – Тогда же я получила письмо от Анатолия Дмитриевича Морозова (он был в то время, если не ошибаюсь, зам. редактора газеты). Он организовал и несколько лет вел молодежное литобъединение, куда меня и пригласил. –

И.: – Можно ли сказать, что это была твоя первая литературная школа? –

Л.Ю. – Конечно, и вполне серьезная. Потом, уже к концу 70-х, познакомилась с Иваном Завражиным. –

И.: – Но вернемся к 1964-му... –

Л.Ю.: – В том же году – областной литературный семинар в Усмани, вела его Майя Румянцева.
(Помолчав): – После семинарского заседания наладились гулять, меня, малолетку, естественно, не взяли, отправили спать. В гостинице холодина, окна почему-то битые. Закуталась в одеяло, тут в номер входит Светлана Мекшен. "Ты же здесь окоченеешь!", – накрывает меня своей шубой. И так тепло мне стало, и такое чувство благодарности...–

– В Москве, в 1979-м, на 7-м Всесоюзном семинаре молодых литераторов, мы жили с ней в одном номере. (Решительно встряхивает головой) Не знаю, да и знать не хочу, какая там кошка пробежала потом между нею и мной. Что касается меня – я помню Усмань и ту шубу. –

И. (цитирует первую строку стихотворения Парщиковой): – "Самоотдача – безнадежный труд"? –

Л.Ю.: – Да, я и сегодня так считаю. –

Светлана Васильевна Мекшен (род. 1941 г) - поэт, автор ряда поэтических книг, вышедших в Центрально-Черноземном и московских издательствах, многочисленных публикаций в журналах, альманахах и другой периодике. Живет в Липецке.

И.: – Между 64-м и концом семидесятых, когда ты стала участником Всесоюзного семинара, – более десяти лет... –

Л.Ю.: — После восьмого класса поступила в Лебедянское педучилище, но так затосковала по дому, что еще до начала занятий сбежала. Вернулась в школу, окончила ее в 1968-м. В 1969 пошла на работу, на пищекомбинат, но вскоре в профтехучилище образовали целевую группу чертежников-конструкторов для завода "Гидравлик". Туда я и пошла. После полутора лет учебы и практики работала на "Гидравлике" до 1990 года.

В 1969-м родилась дочь Светлана. В 1975-м — сын Андрей.

И.: — Да... Тут уж действительно — "Только жизнь, и больше ничего". И что же, никаких, так сказать, публичных литературных событий у тебя в те годы не было? —

Л.Ю.: — Печаталась в районной газете, может быть, в областной... Ты же знаешь, я никогда никуда стихи сама не посылала. —

И.: — Сказывалось ли это на творческой активности? И вообще, можешь ли ты выделить какой-то период в те годы, когда писалось особенно хорошо, и наоборот? —

Л.Ю. (с сомнением): — Пожалуй, нет... Мне кажется — я все время писала: готовила ли обед, стирала ли, убирала... На работе же еще и пишущая машинка всегда под рукой; так и печатала попеременно то отчет какой-нибудь, то стихи... —

И.: — Считается практически аксиомой, что начинающий обязательно проходит стадию сильного влияния какого-нибудь поэта и даже подражания ему. Был ли такой этап у тебя? —

Л.Ю.: — Нет. Никогда такого не чувствовала. —

И.: — Ну, а поэтические книги, чьи-то публикации... —

Л.Ю.: — С книгами в советское время, да еще в районном городе, было очень плохо. Потом уже Иван (Прим. И.: Иван Сергеевич Завражин) стал привозить книги из Липецка, а до этого... Радовалась даже таким, знаешь, тоненьким брошюркам, красно-белым... —

И.: — "Библиотека журнала "Огонек". —

Л.Ю.: — ...ну, и периодика, толстые журналы. Сильные впечатления? Много! Ты вот уедешь, а я буду жалеть: об этом не сказала, про то забыла... Память стала плохая, а раньше было так: прочитала книжку Есенина – и больше ее не открывала, незачем, и так всю помню. —

Отступление интервьюера: Лет двадцать назад в беседе с Л.Ю. я – уж не помню по какому случаю – начал, что называется, "катить бочку" на Беллу Ахмадулину. Л.Ю. некоторое время слушала, глядя на меня то ли страдальчески, то ли жалостливо (только тем, кто давно знает Парщикову, понятно, что на самом деле это взгляд глубоко укоризненый), а потом просто стала читать "Дачный роман", – весь, целиком. И с каждой строкой мои, как говаривал В. Кожинов, теоретические претензии становились все бледнее, мельче и неуместнее. И конечно, я был поражен, как можно запомнить это длинное, по-Ахмадулински прихотливое в своем развитии стихотворение, – наизусть его учила Л.Ю., что ли?
Я напоминаю ей тот давний случай, и она улыбается: – Я прочитала "Дачный роман" один раз. Ночью мне не спалось, и я стала вспоминать эти стихи. Кажется, их и специально выучить нелегко, но в то же время у Ахмадулиной каждая строка так сделана, выписана, что одна, сама по себе, запоминается отлично. И вот я стала "восстанавливать" все стихотворение с последней строки до первой, – и восстановила! –

И тут же Л.Ю. начинает читать – "Мой волк" И. Шкляревского, "Ты молилась ли на ночь, береза" А. Вознесенского, стихи Рубцова, Соколова, Геннадия Русакова, вспоминает, какое огромное впечатление произвело на нее первое чтение Пастернака, потом мы уже хором читаем "Письма римскому другу" Бродского...

И.: – И после этого ты жалуешься на память? –

Л.Ю.: – Я, наверное, становлюсь похожа на покойную бабушку, она говорила : "Все, что было до революции – помню, а что было после – не помню ничего. –

И.: – Как ты стала участником Всесоюзного семинара молодых? –

Л.Ю.: – Сначала, в 1978-м, из Липецка в Грязи приехали Юлия Яковлевна Шифрина, Сергей Панюшкин и Иван Завражин, отбирали участников на Пезенский семинар молодых Центра и Юга России. –

Отступление интервьюера: Это событие имело отдаленный и несколько курьезный резонанс. Я был на собрании Липецкой писательской организации в 1986 году, на котором Л.Ю. принимали в Союз писателей. Надо сказать, обычно приемные собрания протекали бурно, нередко со скандалами. На сей же раз ничего подобного не было, – всем было ясно, что Парщиковой уже давно следовало бы иметь официальный статус профессионального литератора. Правда, не обошлось без некоторого – впрочем, вполне добродушного – препирательства, но совершенно необычного: слегка поспорили о том, кто первым "открыл" Парщикову: Завражин или Панюшкин. Когда собрание уже закончилось, Юлия Яковлевна Шифрина (которую мы, молодые, за глаза называли бабушкой Юлей, о чем она прекрасно знала), тонко улыбаясь, сказала мне, что оба они неправы и на самом деле первой была она, но публично настаивать на этом посчитала мелочностью. На моей памяти в истории Липецкой организации Союза писателей СССР ничего подобного ни до, ни после не случалось.

Л.Ю.: – В Пензе руководителями семинара были Марк Соболь, Александр Николаев и Алексей Смольников.Оттуда я уже попала на 7-й Всесоюзный, в марте 1979 года.